Неточные совпадения
Стародум(один). Он, конечно, пишет ко мне о том же, о чем в Москве сделал предложение. Я не
знаю Милона; но когда дядя его мой истинный друг, когда вся
публика считает его честным и достойным человеком… Если свободно ее сердце…
В восемь часов пошел я смотреть фокусника.
Публика собралась в исходе девятого; представление началось. В задних рядах стульев
узнал я лакеев и горничных Веры и княгини. Все были тут наперечет. Грушницкий сидел в первом ряду с лорнетом. Фокусник обращался к нему всякий раз, как ему нужен был носовой платок, часы, кольцо и прочее.
Теперь я должен несколько объяснить причины, побудившие меня предать
публике сердечные тайны человека, которого я никогда не
знал. Добро бы я был еще его другом: коварная нескромность истинного друга понятна каждому; но я видел его только раз в моей жизни на большой дороге; следовательно, не могу питать к нему той неизъяснимой ненависти, которая, таясь под личиною дружбы, ожидает только смерти или несчастия любимого предмета, чтоб разразиться над его головою градом упреков, советов, насмешек и сожалений.
Гаврило. Посиди за самоваром поплотнее, поглотай часа два кипятку, так
узнаешь. После шестого пота она, первая-то тоска, подступает… Расстанутся с чаем и выползут на бульвар раздышаться да разгуляться. Теперь чистая
публика гуляет: вон Мокий Парменыч Кнуров проминает себя.
— А
знаете, — сказал он, усевшись в пролетку, — большинство задохнувшихся, растоптанных — из так называемой чистой
публики… Городские и — молодежь. Да. Мне это один полицейский врач сказал, родственник мой. Коллеги, медики, то же говорят. Да я и сам видел. В борьбе за жизнь одолевают те, которые попроще. Действующие инстинктивно…
— Ну, — сказал он, не понижая голоса, — о ней все собаки лают, курицы кудакают, даже свиньи хрюкать начали. Скучно, батя! Делать нечего. В карты играть — надоело, давайте сделаем революцию, что ли? Я эту
публику понимаю. Идут в революцию, как неверующие церковь посещают или участвуют в крестных ходах. Вы
знаете — рассказ напечатал я, — не читали?
Занавес опускался,
публика аплодировала сдержанно,
зная, что все это только прелюдия.
Впрочем, обе приведенные книги, «Поездка в Якутск» и «Отрывки о Сибири», дают, по возможности, удовлетворительное понятие о здешних местах и вполне заслуживают того одобрения, которым наградила их
публика. Первая из них дала два, а может быть, и более изданий. Рекомендую вам обе, если б вы захотели
узнать что-нибудь больше и вернее об этом отдаленном уголке, о котором я как проезжий, встретивший нечаянно остановку на пути и имевший неделю-другую досуга, мог написать только этот бледный очерк.
Привалов в числе другой
публики испытывал общее недоумение и отыскивал знакомых, чтобы
узнать, в чем дело.
Публика, собравшаяся в гостиной Агриппины Филипьевны, так и не
узнала, что сделала «одна очень почтенная дама», потому что рассказ дядюшки был прерван каким-то шумом и сильной возней в передней. Привалов расслышал голос Хионии Алексеевны, прерываемый чьим-то хриплым голосом.
Конечно, в
публике многие еще вовсе не
знали об этом внезапном эпизоде самоубийства.
Публика была внимательна, но холодна, она шла из собора, как идут от обедни; не
знаю, насколько было благочестия, но увлечения не было.
— Эге-ге-гей!
Публика почтенная, полупочтенная и которая так себе! Начинайте торопиться, без вас не начнем.
Знай наших, не умирай скорча.
Давали по-разному. Парильщики
знали свою
публику, кто сколько дает, и по-разному старались мыть и тереть.
«Кусочник» следит, когда парильщик получает «чайные», он
знает свою
публику и
знает, кто что дает. Получая обычный солодовниковский двугривенный, он не спрашивает, от кого получен, а говорит...
Секрет исчезновения и появления воды в большую
публику не вышел, и начальство о нем не
узнало, а кто
знал, тот с выгодой для себя молчал.
Это настроение изменило ему только тогда, когда он
узнал в
публике лицо жены.
Городская и особенно столичная
публика мало
знает коростеля; но зато все деревенские жители, от мала до велика, вдоволь наслушались его неугомонных криков.
Все это читателям уже очень хорошо известно: содержание пьес все
знают, о частных промахах было говорено много раз, удачные, меткие выражения давно уже подхвачены
публикой и употребляются в разговорной речи вроде поговорок.
Входя, он уже
знал обо всех распространившихся в
публике слухах, даже, может, и сам им отчасти способствовал.
Князь Юсупов (во главе всех, про которых Грибоедов в «Горе от ума» сказал: «Что за тузы в Москве живут и умирают»), видя на бале у московского военного генерал-губернатора князя Голицына неизвестное ему лицо, танцующее с его дочерью (он
знал, хоть по фамилии, всю московскую
публику), спрашивает Зубкова: кто этот молодой человек? Зубков называет меня и говорит, что я — Надворный Судья.
Кроме того, у Арапова в окрестностях Лефортовского дворца и в самом дворце было очень большое знакомство. В других частях города у него тоже было очень много знакомых. По должности корректора он
знал многих московских литераторов, особенно второй руки; водился с музыкантами и вообще с самою разнородною московскою
публикою.
Гораздо уже в позднейшее время Павел
узнал, что это топанье означало площадку лестницы, которая должна была проходить в новом доме Еспера Иваныча, и что сам господин был даровитейший архитектор, академического еще воспитания, пьянчуга, нищий, не любимый ни начальством, ни
публикой.
Лодыжкин хорошо
знал эти места; каждый год обходил он их одно за другим во время виноградного сезона, когда весь Крым наполнялся нарядной, богатой и веселой
публикой.
Старый охотник совсем опешил и не
знал, что ему ответить.
Публика тоже была очень смущена, но когда набоб засмеялся, взрыв дружного хохота был наградой находчивости Родиона Антоныча, который с застенчивой улыбкой вытирал себе лицо платком.
— Да компанийку вот этаких вот лысых, голых истин — выпустить на улицу… Нет, вы представьте себе… ну, хоть этого неизменнейшего моего обожателя — ну, да вы его
знаете, — представьте, что он сбросил с себя всю эту ложь одежд — и в истинном виде среди
публики… Ох!
«Ух, — думаю, — да не дичь ли это какая-нибудь вместо людей?» Но только вижу я разных знакомых господ ремонтеров и заводчиков и так просто богатых купцов и помещиков
узнаю, которые до коней охотники, и промежду всей этой
публики цыганка ходит этакая… даже нельзя ее описать как женщину, а точно будто как яркая змея, на хвосте движет и вся станом гнется, а из черных глаз так и жжет огнем.
Свинья. Нечего мне «свиньей»-то в рыло тыкать.
Знаю я и сама, что свинья. Я — Свинья, а ты — Правда… (Хрюканье свиньи звучит иронией.)А ну-тко, свинья, погложи-ка правду! (Начинает чавкать. К
публике.)Любо, что ли, молодцы?
«Черта тоже никто не
знает, а все бранят!» — возразил некто и привел
публику в восторг своим ответом.
— Слава богу, хорошо теперь стало, — отвечал содержатель, потирая руки, — одних декораций, ваше превосходительство, сделано мною пять новых; стены тоже побелил, механику наверху поправил; а то было, того и гляди что убьет кого-нибудь из артистов. Не могу, как другие антрепренеры, кое-как заниматься театром. Приехал сюда — так не то что на сцене, в зале было хуже, чем в мусорной яме. В одну неделю просадил тысячи две серебром. Не
знаю, поддержит ли
публика, а теперь тяжело: дай бог концы с концами свести.
Чисто с целью показаться в каком-нибудь обществе Калинович переоделся на скорую руку и пошел в трактир Печкина, куда он, бывши еще студентом, иногда хаживал и
знал, что там собираются актеры и некоторые литераторы, которые, может быть, оприветствуют его, как своего нового собрата; но — увы! — он там нашел все изменившимся: другая была мебель, другая прислуга, даже комнаты были иначе расположены, и не только что актеров и литераторов не было, но вообще
публика отсутствовала: в первой комнате он не нашел никого, а из другой виднелись какие-то двое мрачных господ, игравших на бильярде.
— «Отелло», — подхватил Белавин. — Не
знаю, как в этот раз, а иногда прелесть что бывает! Главное, меня
публика восхищает — до наивности мила: чем восхищается и что ее трогает…
— Что мне до
публики? Я хлопотал о себе, я приписывал бы свои неудачи злости, зависти, недоброжелательству и мало-помалу свыкся бы с мыслью, что писать не нужно, и сам бы принялся за другое. Чему же вы удивляетесь, что я,
узнавши все, упал духом?..
Иногда удавалось доставать такие сведения уголовного характера, которые и полиция не
знала, — а это в те времена ценилось и читалось
публикой даже в такой сухой газете, как «Русские ведомости».
Мы гуляли с
публикой по саду. Содержащиеся в казематах крепости каторжники также гуляли между
публикой, позвякивая цепями, и никто не подходил к ним, никто не заговаривал с ними,
зная, что этого нельзя, — таков закон.
Публика сразу
узнала виселицу, и номер журнала был у всех в руках. Хватились испуганные власти, стали отбирать журнал, закрыли розницу издания и уволили цензора.
Но еще можно спасти: пошлите к нему завтра же, для удовлетворения
публики, административным порядком и со всеми онёрами, двух докторов,
узнать о здоровье, даже сегодня бы можно, и прямо в больницу, на холодные примочки.
Разумеется, кончилось не так ладно; но то худо, что с него-то и началось. Давно уже началось шарканье, сморканье, кашель и всё то, что бывает, когда на литературном чтении литератор, кто бы он ни был, держит
публику более двадцати минут. Но гениальный писатель ничего этого не замечал. Он продолжал сюсюкать и мямлить,
знать не
зная публики, так что все стали приходить в недоумение. Как вдруг в задних рядах послышался одинокий, но громкий голос...
—
Знаете, — сказал я, — по многим примерам, если читающий держит
публику более двадцати минут, то она уже не слушает. Полчаса никакая даже знаменитость не продержится…
Случившийся у Ченцовых скандал возбудил сильные толки в губернском городе; рассказывалось об нем разно и с разных точек зрения; при этом, впрочем, можно было заметить одно, что либеральная часть
публики, то есть молодые дамы, безусловно обвиняли Катрин, говоря, что она сама довела мужа до такого ужасного поступка с ней своей сумасшедшей ревностью, и что если бы, например, им, дамам, случилось
узнать, что их супруги унизились до какой-нибудь крестьянки, так они постарались бы пренебречь этим, потому что это только гадко и больше ничего!
Он появился в большом нагольном овчинном тулупе, с поднятым и обвязанным ковровым платком воротником, скрывавшим его волосы и большую часть лица до самых глаз, но я, однако, его, разумеется, немедленно
узнал, а дальше и мудрено было бы кому-нибудь его не
узнать, потому что, когда привозный комедиантом великан и силач вышел в голотелесном трике и, взяв в обе руки по пяти пудов, мало колеблясь, обнес сию тяжесть пред скамьями, где сидела
публика, то Ахилла, забывшись, закричал своим голосом: „Но что же тут во всем этом дивного!“ Затем, когда великан нахально вызывал бороться с ним и никого на сие состязание охотников не выискивалось, то Ахилла, утупя лицо в оный, обвязанный вокруг его головы, ковровый платок, вышел и схватился.
Ты, конечно, красавчик, старинного дворянского рода, имеешь небольшое состояние, а со временем будешь и богат, — это все
знают; но ты человек не ошлифованный, деревенский, ничему не ученый, и больно уж смирен в
публике»…
— Два дурака сошлись, — коротко объяснила она. — Еще мой-то Андрей Иваныч поумнее будет… Он хлопочет для Анжелики, чтобы ее на
публику выставить билетершей или благотворительной продавщицей. А Пепко сам не
знает, чего хочет. Удивляюсь я сестре Анюте…
Невыгодное для меня сравнение с Порфиром Порфирычем нисколько не было обидно: он писал не бог
знает как хорошо, но у него была своя
публика, с которой он умел говорить ее языком, ее радостями и горем, заботами и злобами дня.
Его видали в клубе, в театре, в концертах — вообще везде, где собиралась хорошая
публика; он был знаком со всем городом и всех
знал, имел пару отличных вяток, барскую квартиру и жил на холостую ногу.
Как бы то ни было, а сумасшедшую барыню я сыграл, и многие за кулисами, пока я не вышел со сцены, не выпрямился и не заговорил своим голосом, даже и внимания не обратили, а
публика так и не
узнала. Уже после похохотали все.
В последнем антракте
публика,
узнав о волке, надела шубы, устремилась на двор смотреть на это диво и уж в театр не возвращалась — последний акт смотрел только один Суворов в пустом театре.
Андрей Ефимыч
знает, что при теперешних взглядах и вкусах такая мерзость, как палата № 6, возможна разве только в двухстах верстах от железной дороги, в городке, где городской голова и все гласные — полуграмотные мещане, видящие во враче жреца, которому нужно верить без всякой критики, хотя бы он вливал в рот расплавленное олово; в другом же месте
публика и газеты давно бы уже расхватали в клочья эту маленькую Бастилию.
Актер(сидит, обняв руками колени). Образование — чепуха, главное — талант. Я
знал артиста… он читал роли по складам, но мог играть героев так, что… театр трещал и шатался от восторга
публики…
Церковь богато освещена. Среди разодетой
публики, в стороне, скрестив руки на груди, — любимая поза красавца В. В. Пукирева, — безнадежно смотрит на венчание высокий, стройный молодой человек. Чиновник-родитель выдавал за старую мумию, своего начальника, единственную дочь — невесту, и художник дал в картине свой автопортрет. Это
знала Москва.